Заелся ты, братец, вот что! Кашу (не)хочешь, лапшу (не)можешь!.. Капризы какие! Терпеть не могу! — сказал папа.
И я сразу перестал улыбаться — я понял, что шутки уже кончились. А папа долго так молчал, и мы все так молчали, а потом он сказал, и как будто не мне и не маме, а так кому-то:
— Нет, я, наверно, никогда не забуду эту ужасную осень, — сказал он, — Москва была невесёлая, неуютная. Война, фашисты рвутся к городу. Холодно, голодно, взрослые все ходят нахмуренные, радио слушают ежечасно... Мне тогда лет одиннадцать-двенадцать было, и, главное, я тогда очень быстро рос, тянулся кверху, и мне всё время ужасно есть хотелось. Мне совершенно не хватало еды. Я всегда просил хлеба у родителей, но у них не было лишнего, и они мне отдавали свой, а мне и этого не хватало. И я ложился спать голодный, мне от этого очень нездоровилось, и во сне я видел хлеб. Да что... У всех так было. История известная. Писано-переписано, читано-перечитано...
(По В. Драгунскому)